...Лодочка...

July 06, 2021  •  Leave a Comment

 

 

 

 

 

                                   

                                               

                                                ... ЛОДОЧКА ...

                                               

 

 

 

Памяти А.Штейнберга – специалиста по быстрому сгоранию

 

 

                                                                                                                                                                                                                                                            Марк Серман

 

 

 

Мы все давно разъехались

Во все концы страны,

Но сердцем мы по-старому,

По-прежнему верны.

 

Михаил Матусовский

 

 

 

Недавно я лежал на диване, и от нечего делать думал. Конечно от не совсем нечего – мне жена дала несколько важных и ответственных поручений, к исполнению которых я пока не приступил, но сама мысль о том, что эти поручения мне даны и их придется выполнять, меня страшно выматывала, побуждая к отдыху - вот я и лежал, и думал.

Сначала я виновато думал о том, что в решительный момент, когда моя в целом веселая и положительно настроенная жена войдет в квартиру и своим свежим и звонким голосом спросит, где рыба, курица и зеленые китайские капустки, которые она мне велела купить до ее прихода, придется ей грустно ответить, что не сложилось у меня, как-то не вышло побежать по магазинам. Признаться в том, что одна лишь мысль о делах меня так утомила, что я совершенно внепланово проспал почти два часа, было невозможно, а так, в ответ на мои смутно-неопределенные заявления, может и ничего, обойдется, и она, будучи в целом положительно настроенной, не будет дуться, и как-то все уладится. 

Решив таким односторонним образом вопрос с магазином, я более или менее успокоился и задумался о том, что меня занимало последние месяцы. А занимало меня нечто такое, что мне, и пожалуй больше никому, казалось очень важным. Уже второй месяц я всех расспрашивал и рылся (условно говоря, так как многое уже есть в интернете) в словарях. Меня по непонятным причинам мучило выражение «сжечь корабли». И словари, и даже очень интеллигентная подруга Розали объясняли мне это как-то смутно. Получалось, что это тоже самое, что «сжечь мосты», и это звучало как-то неубедительно. Я ведь хорошо помнил, еще из мифов, что греки сожгли свои корабли под стенами Трои. Зачем? Чтобы удивить троянцев или чтобы их обмануть? Последнее мне кажется более похожим на правду, троянцы, в смысле ума, вроде бы звезд с неба не хватали – одна история с деревянным конем чего стоит – а я хорошо помню ее по детской книжке. После этого, непонятно как в голову мне пришел уже совершенно взрослый миф о женщине, которая влюбилась в быка, и заказала мастеру изготовить деревянную, пустую внутри корову, с помощью которой она могла бы заниматься сексом со своим любимым быком, от чего родилось чудовище Минотавр.

Но тут я понял, что мысли пошли не туда, приструнил самого себя и стал вспоминать, что я знаю или помню о сжигании кораблей. Оказалось не так и много: сюртук Чичикова «наваринского дыму с пламенем» и старый советский фильм об адмирале Ушакове «Корабли штурмуют бастионы», который я и другие первоклассники смотрели в помещении Одесского цирка, где летом показывали кино. Я помню горящие турецкие и французские фрегаты и фелюки под крики первоклассников: «Бей фашистов!» Вот пожалуй и все...   

Тут я задумался так глубоко, что почти заснул и в этот момент вспомнил, что в далеком детстве я был свидетелем и даже невольной жертвой сжигания кораблей. Вернее сказать это был всего один небольшой корабль и даже не корабль, а небольшая игрушечная лодочка. Она была сделана из пластмассы, которую тогда еще не называли пластиком, а использовали очень красивое, как мне казалось, и по теперешним понятиям сложное слово - целлулоид. Теперь оно звучит как название жителей отдаленной планеты из научно-фанатастического романа. Например так: «Далекую планету, согласно информации, полученной от беспилотного робота «Петр I -2», населяют целлулоиды -  антропоиды, мутировавшие под воздействием радиации сотовых телефонов, и преобразовавшиеся в сложные комбинации симбиоза живого организма с электронным устройством». Но я опять отвлекся.

Так вот эта маленькая целлулоидная лодочка была предметом моего постоянного восхищения. Во-первых, корпус и верхняя часть лодки состояли из двух отдельных частей, склеенных вместе. Причем и корпус и верх - подковообразная скамья на корме, прямые скамейки посередине и треугольная на носу, были сделаны из целлулоида разных цветов: корпус бежево-розовый и блестящий, а верхние части – сиденья или по-морскому банки – белые. Выглядели эти сиденья так, что казалось, что они изготовлены из отдельных планок.

Во-вторых, на дне лодочки лежали настоящие мостки-решетки с ребристой деталированной поверхностью – еще одно указание на несомненно высокое качество и тщательность постройки. Эти мостки даже двигались – они не были просто отштампованы, хотя, например вынуть их из лодки и посмотреть, что находится на обратной их стороне и под ними на дне лодки мне не удавалось – их на фабрике как-то там закрепили, как в настоящей лодке. И то, что их нельзя было вынуть, делало лодочку более настоящей – в настоящих взрослых предметах есть много того, что мне в ту пору являлось недоступным для изучения по разным причинам. В основном из-за запретов, как например в случае с «радио-точкой».

Это тоже предмет, требующий разъяснений для людей моложе 65 лет. Вместо радио, которым сейчас мы пользуемся и в машине, и на улице, и дома, в наше время в Ленинграде во всех домах работала «трансляция» – на стене висел громкоговоритель или на письменном столе, как это было у нас, стояло маленькое пластмассовое «радио» - но без шкалы и настройки, а с одним лишь выключателем – и то и другое именовалось «радио-точка».

Как я теперь понимаю, это - трансляция радио передач по телефонным проводам. Трансляцию в обязательном порядке устанавливали в каждой квартире на случай  войны. Если врагу удалось бы повалить главную мачту радиоантенны – в нашем случае на улице Попова - то можно было бы, прерывая обычную передачу, объявлять воздушную тревогу, так как проводная связь, а значит и вещание все же уцелели бы. Кроме того, используя единственный канал информации, в мирное время, чередуя детские передачи с последними известиями, его было несложно настроить на формирование политических взглядов населения, рассказывая ему о врачах-убийцах, кознях подлых американских империалистов, антисоветских путчах проклятых венгров или злобных, не перевоспитавшихся немцев, или коварных поляков – одним словом вызывая ярость масс и пробуждая cправедливый гнев народа  - прямо на квартирах  и в комнатах коммунальных квартир, где жил народ и где стояли эти «точки».

Вот эту самую «точку» мне было запрещено трогать. А мне очень хотелось понять, как это получается, что из такой маленькой коробочки выходит такой огромный звук. И когда однажды взрослые ушли, я отвинтил три винта, которые держали заднюю крышку и наконец-то заглянул внутрь. Разочарование было безграничным. Воронка из желтоватого рыхлого картона, резиновые прокладки, какие-то проводки. Единственное, что мне очень понравилось – это круглый магнит, который представлял собой большую ценность, как говорила моя бабушка «среди людей нашего круга», то есть среди Киры, Женьки Смирнова и Юры Черновенко. Беда была в том, что вынуть магнит я не мог, не ломая радио совсем, а за «совсем» могло попасть иначе, чем за «не совсем». И я, конечно же струсил и не доломал радио до конца. Знал бы я, как мне попадет за «не совсем» доломанное радио, то доломал бы его и может быть обменял бы этот необычный магнит на замечательные для прожигательных целей линзы от бабушкиного цейсовского бинокля, которые я отдал придурковатому Левке Мышкину в обмен на три редких спичечных этикетки. Бабушка еще к этому времени еще не обнаружила пропажу, и все могло бы встать на места, но, конечно не встало.

Поломка радио была обнаружена наутро, когда я уже почти уговорил себя забыть о ней, и заставлял свою голову думать только о хорошем – например о том, что я сейчас выйду из ворот нашего дома и меня там будут ждать Валерка Панченко и Таня Попова с замечательнейшими каштановыми косами  –  красавица номер один 2-го «А», в которую я был влюблен вплоть до самого пятого класса - и мы вместе пойдем в школу по нашей улице и через церковный садик, где деревья уже пожелтели и лужи покрылись первым тонким льдом, который еще не годится для раскатки в каток, но зато замечательно хрустит, когда на него наступаешь.

Мирное течение мыслей было нарушено страшными криками матери о каком-то противном мальчишке, который все портит, врет (мне это показалось грубым – бабушка говорила «обманывать», и это не было так обидно) и не сознается. О том, что речь идет обо мне, было ясно лишь одной, незначительной части моего сознания, вторая же, главная, продолжала упорно думать о хорошем и о светлом будущем, если уж не у меня, то у большей части прогрессивного человечества, про победу коммунизма, при котором все будет разрешено...

«Тебе кто разрешил трогать бабушкино радио, зас-ранец?» - последнее слово я почти не узнал, так как оно разделилось от гнева на странную приставку и дореволюционный ранец, а когда узнал, то не обрадовался. Вопрос же был проанализирован обеими половинами моего сознания, и в редком для них случае согласия определен как риторический и не требующий ответа. Но, видимо, ответ требовался, потому что вопрос был повторен два, а затем и три раза. И все громче и громче, и каждый раз он сопровождался новыми аргументами. Одним из наиболее веских аргументов в руках матери оказалась сорванная с моей, не перестающей думать о хорошем головы, новая форменная фуражка, которой она меня ритмично колотила, не переставая спрашивать то одно, то другое.

Дошло и до бинокля, и я наконец решил сказать правду, но мой правдивый ответ вызвал совершенно неожиданную отрицательную реакцию и даже козырек фуражки с хрустом оторвался. Почему-то именно вот это, ужасный звук рвущейся дратвы и распарываемого сукна и трагикомический результат - испорченная новая, хотя и довольно-таки идиотская фуражка, а не боль и не обида на несоразмерное преступлению наказание подействовало на меня больше всего – и я, взрослый человек, мужчина восьми лет и трех месяцев отроду, позорно заплакал и униженно запросил прощения, возненавидев себя за свое унижение, за трусость, за поражение и за то, что я пропустил время и Таня Попова пойдет в школу с Валеркой, и он ей будет рассказывать про отца-капитана милиции, и она даже и не вспомнит обо мне...

Вернемся, все же, к нашей замечательной лодочке. У нее были «на удивление выдающиеся мореходные качества», так сказал Кирин старший брат Дима, собиравшийся поступать в кораблестроительный институт и поэтому знавший все о парусных кораблях, лодках и пароходах. Он даже построил две настоящие музейные модели – одна была модель эсминца «Неуемный», а вторая - шхуны Беллингсгаузена «Восток», которая на мой тогдашний взгляд была пределом человеческого мастерства.

Другой член нашего общества Юра Лейкин, его собственно можно было назвать член-корреспондентом, так как мы играли с ним мало, тоже обладал моделью парусника, на котором открыли Южный полюс. На мой вопрос, как этот корабль называется, Юра, сделав очень важное лицо, ответил: «Стэлла Полярис».

За один этот важный тон, которым он произнес непонятное: Стэлла Полярис! – (подумаешь, у нас была одна знакомая Стэлла, и моя бабушка про нее говорила, что она на людей нашего круга производит удручаюшее впечатление), хотелось двинуть ему в ухо. Но я тогда сдержался и быстро ушел домой, чтобы не поддаваться на провокацию.

История с лодочкой произошла зимним вечером, когда на улице рано темнеет, и нам разрешалось играть только дома. Обычно мы играли втроем: я, мой сводный брат по бабушке Кира и моя старшая сестра Нина, или, как все ее звали Ниночка, а я Нинка, чтобы она знала. Нашим любимым местом для игр был огромный сундук в прихожей, где хранились зимние вещи с нафталином, а также мундир дяди Володи – Кириного папы. Он служил во время войны на флоте моряком-химиком, по словам Киры. А еще там стояла лестница-стремянка для доставания книжек с верхних полок. Не складная, а стационарная, и на ней замечательно было сидеть и смотреть на жизнь в квартире с птичьего полета.

Однако, в этот раз Нину увели в комнату и сказали, что она оттуда не выйдет, пока не выучит первое и второе упражнение, и она, бедняга, разучивала на скрипке очень занудную музыку, из нотного альбома «Упражнения для детей и юношества», а мы с Кириллом, как настоящие мужчины без музыкального слуха, или интереса к девчонским вещам типа ляляканья на скрипке, пошли играть в морское сражение в ванную комнату.

Наша лодочка, я уже даже не помню чья она была в тот знаменательный момент, потому что мы без конца менялись, дарили друг другу и возвращали подарки от великодушия или от того, что данная вещь в данную минуту теряла свою ценность, обладала очень хорошей, как сказал Дима, «остойчивостью». Она не переворачивалась и держалась на воде даже нагруженная тяжелыми пластилиновыми пассажирами: людьми и животными. В дополнение к пассажирам в нее складывался еще полезный и необходимый груз, части из конструктора: металлические планки с дырками и гайки с винтами. Это были материалы для постройки на берегу причала крепости для защиты от врагов и пиратов. Туда же грузились орудия из бельевых прищепок и снаряды - зажигательные из спичек и бронебойные из огрызков карандашей, а также необходимый в дальнем путешествии провиант – четыре печенья «Мария», принесенные  лично мной из кухни. Я выклянчил их у бабушки в подходящий момент, когда она была занята тем, что пересыпала крупу под названием «саго» и сухой горох  с фасолью из газетных кульков в тряпочные мешки и прятала их в металлический стенной шкафчик, который она уважительно по-иностранному называла «сэйф». «Сэйф» находился в стене коридора на довольно большой высоте от пола, а бабушка была маленького роста, и чтобы дотянуться до сейфа, она с большим трудом вставала на табуретку. Я дождался, когда она, с моей помощью туда забралась, всерьез занялась  расфасовкой бакалеи и не могла со мной долго спорить. Тут то я и выцыганил эти печенья.

Мы пришли в ванную в очень серьезном настроении. Нам было не до упражнений для детей и юношества. Дело шло к самому решительному морскому сражению. Сегодня мы играли в битву у Картахены, и я на спор выиграл у Киры роль капитана Блада, командира славного фрегата «Арабелла». Спор был о том, сколько лет бабушке Гене, и Кира сказал пятьдесят, а я сказал сто, чтобы выиграть, потому что всем известно, что сто больше чем пятьдесят, а значит и лучше. Тогда Кира, который учился в третьем классе сказал, что бабушка жила при Петре Первом, а я ему ответил: «Ты что вообще, что ли ?» Это у нас так вежливо говорили во втором «А», чтобы не говорить: «Ты что, дурак что ли?» Хотя я и не был уверен, жила она при Петре или нет.

А с Петром Первым нас связывало очень многое. Мы с Кирой выкапывали под стенкой Петропавловки петровские копейки и полушки. И они на вид были очень древние и, конечно, очень грязные, что подтверждало, на наш взгляд, их древность, а значит и ценность. Я точно знал, что бабушка жила во время революции, потому что у нее на стене висел металлический портрет, который она называла барельеф, ее друга-революционера Дзержинского. Выглядел барельеф даже без грязи довольно старинным, и я не был уверен, кто из них жил раньше Петр или Дзержинский, хотя сердцем был все-таки на стороне бабушкиного друга.

Я сказал Кире: «Ты что, бабушка при самом Дзержинском жила!». А Кира мне: «Сам ты Дзержинский – это улица, а не человек!» Тут вошла бабушка и спросила:«Дети, что вы тут про революцию говорите?» А Кира на меня так победоносно взглянул и говорит:«Бабушка, а ты  жила при Петре Первом?»  И я выиграл, и конечно получил за это «Счастливца несчастного» - так они с Нинкой меня называли, если я выигрывал, считая, что я любил жульничать.

А я вовсе не жульничал, я просто очень любил выигрывать и не любил проигрывать. Однако тут уже Кирюше пришлось признать мой выигрыш, так как сама бабушка была на моей стороне. После этого у меня хорошее отношение к Дзержинскому держалось довольно долго и было даже жалко, и очень не хотелось верить, когда выяснилось,что он не такой уж великий, а даже скорее наоборот - злодей. В общем, выиграл я в тот раз спор, и мы начали игру.

У нас в то время была огромная ванная из красной меди на чугунных ножках в виде львиных лап. Горячая вода нагревалась в колонке, которая топилась чурками – заготовками и отходами от катушечного производства. Огонь горел сильно, весело и наше море–ванная было наполнено теплой водой – самой подходящей температуры для морского боя. Кира был губернатор – командир крепости – а я капитан британского фрегата, вошедшего в бухту для захвата крепости и всех богатств, которые там хранились. А хранились там настояшие богатства: царские деньги – сто- и тысячерублевки и юбилейные рубли трехсотлетия дома Романовых и конечно все копейки и полушки, которые мы раскопали у Петропавловки. Все это мы сложили в сундук – бабушкину шкатулку для вышивания и поставили внутри крепости, стены и башни которой были сделаны из картонных коробок из-под потерянных игр и поставлены на табуретку около ванны.

Как и полагается во всяком сражении, мы начали наше с переговоров: «Господин губернатор», -  вежливо сказал капитан Блад, изящно опираясь на абордажную саблю (деревянный меч, выструганный и не очень ровно покрашенный серебрянной краской лично капитаном Бладом - мною) - «Отдайте нам все награбленные вами у простого народа сокровища, и мы обещаем сохранить жизни вам и всем вашим подданным.»

«Господин капитан», - также вежливо, но вместе с тем гордо и заносчиво, как и полагается говорить испанскому гидальго, ответил Губернатор, держа руку на эфесе шпаги (лыжная палка, взятая вверх ногами и заткнутая за школьный ремень с латунной бляхой) –«Наши богатства принадлежат его Величеству королю Испании и никакие нахальные британские пираты ими владеть не будут!»

«Хорошо», весело сказал капитан Блад – он вообще отличался веселым нравом и пользовался успехом у прекрасных дам - «в таком случае ваша крепость будет предана огню и мечу, а население станет добычей работорговцев.»

Море было неспокойно – для этого вода в ванной разгребалась доской, на которой вначале лежали, а потом упали в бурные волны мочалки, похожие на саргассы  и два куска хозяйственного мыла, постепенно придавшие воде настоящую зеленоватую океанскую мутность. В  дополнение  к волнам, каждый из нас периодически набирал полный алюминиевый ковшик воды и выплескивал его вверх – так что вода обрушивалась на поверхность моря, раскачивая лодочку – «Арабеллу», ведомую железной рукой капитана Блада и неумолимо приближавшуюся на расстояние пушечного выстрела к крепости.

Стихия бушевала не на шутку – волны заливали низко сидящую под грузом пластилиновых моряков и орудий «Арабеллу», которую спасали только изумительная по устойчивости конструкция и неукротимые смелость и отвага команды. В какой-то момент «Арабелла» все же чуть не перевернулась. Чтобы спасти положение, капитан Блад  воскликнул:«Ночь наступила внезапно!» - это было такое правило: кто первый скажет – так и будет – и выключил свет. Ванна освещалась только огнем из колонки, который отбрасывал огромные черные тени на стенки.

Казалось, что волны на море стали вдвое выше и в темноте бороться с волнами было нелегко. Но и на суше не все было хорошо. Кроме беспрерывного обстрела с моря, волны с силой ударяли в отвесный берег-ванну и обрушивались на крепость, на губернатора и, конечно же на пол и стенку. Тем временем «Арабелле» под губительным огнем противника удалось подойти к берегу и высадить десант на территории крепости. И тогда губернатор, видя, что положение резко ухудшается, решился идти ва-банк. Он громко воскликнул: «К оружию! Вперед, гордые испанцы – очистим славную землю Картахены от британских разбойников, ура!» - и бросился на противника с обнаженной шпагой в руке.

Капитан Блад - командир морского десанта из отборных бойцов и головорезов - весело рассмеялся и своей абордажной саблей лихо снес голову одного из солдат противника - это было полотенце, висевшее над нами на веревке, там же висело еще что-то непонятное с ленточками, а из понятного чулки и трусы, и все это упало с веревки на скамью, на которую нас ставили после ванны. Полотенце - труп противника - упал на пол и был втоптан в землю. «Так будет с каждым из вас», - весело сказал капитан Блад, вытирая батистовым платком (Нинкиной косынкой ) пороховую копоть и капли крови поверженного противника со своего смуглого мужественного лица, - «сдавайтесь!»

«И не подумаем» - отвечал ему губернатор, делая резкий и коварный выпад шпагой, нацеленной в сердце заклятого врага – «получайте!» Капитан Блад, с улыбкой, легко (на самом деле не очень) уклонился от смертоносного лезвия и с силой отбил шпагу противника в сторону. Удар был сильным, а ванная узкой и поэтому клинки противников нанесли огромный ущерб войскам – предметам стоящим на полках ванны. Сабля зацепила и с жутким грохотом сбросила со стены стиральную доску, а шпага предводителя испанского войска прошла по полке с зубным порошком, щетками и бритвенными приборами, не оставив там камня на камне.

Противники, оценив урон с обеих сторон, встали наизготовку для решительной схватки, взмахнули клинками, и тут им обоим, то-есть нам с Кирой, показалось, что прогремел гром и вспыхнула молния. На самом деле дверь ванной с грохотом отворилась и зажегся, свет, включенный тетей Диной – Кириной мамой.

            Я и раньше ее побаивался, потому, что в отличии от остальных членов нашей разветвленной семьи, она меня сильно не жаловала. Уже теперь, по прошествии многих лет, я думаю, что я был слишком шумный, слишком толстый и непослушный – по ее представлениям. Мне же казалось, что ее требования ко мне были слегка завышены. Кроме того, я и мои родители занимали жилплощадь и таинственные, но без конца фигурировавшие в разговорах взрослых «места общего пользования», к которым в наше отсутствие в течение пяти лет они – тетя Дина и ее семья уже привыкли, как к своим – а тут нате – еще двое и плюс мальчишка – бегает, говорит по-одесски и разлагает воспитанного сына Кирюшу. Надо сказать, что нас не было пять лет по уважительной причине – родители, как мне велели говорить посторонним, были на «стройках коммунизма». Потом мне объяснили, что это означает - в тюрьме, а пока они были на стройках или в тюрьме, меня отправили жить в Одессу, к деду и бабке, где жестокие, казалось бы, обстоятельства сделали меня слишком шумным, толстым и т.д., но зато в целом счастливым мальчиком,типичным для Одессы, но не очень вписывавшимся в довольно унылую атмосферу Ленинграда того времени.

Так вот, как я уже сказал, дверь с грохотом отворилась, загорелся свет и в ванную влетела тетя Дина с криком: «Нет, вы только посмотрите - вода везде. Это вам, что, курорт, Сочи?» Я спросил, «а что это за сочи?», Кира сказал: «Молчи, дурак – это город-курорт!» А я ему ответил: «Объяснил, называется!» А тетя Дина как крикнет: «Ах вы еще и пререкаться. Как вы посмели тут мне устроить такой гармидер!» Тут я увидел, что этого слова не знает уже Кира и сейчас спросит: «А что такое гармидер?» и нам влетит еще больше, и возможно меня не пустят к ним смотреть новый телевизор КВН-49 с линзой, где показывали фильм про космос и планеты. Снова мое сознание разделилось – одна часть хотела смотреть телевизор, а другая понимала, что может произойти непоправимое, и я не посмотрю передачу про жизнь на других планетах, очень привлекавшую меня, как  концепция – наверное из-за подозрения, что там, на других планетах моя жизнь была бы лучше чем на этой. А тут этот «гармидер»!

Надо сказать, что слово это я хорошо знал еще в Одессе. Когда моя прабабушка смотрела с баллюстрады вниз на наш двор, где без конца слонялись люди, гуляли куры, голуби, спали и дрались кошки, где между огромной помойкой и общественной уборной на крыльце заколоченного парадного среди огрызков яблок, селедочных хвостов, арбузных корок и окурков резались в карты без конца дымящие папиросами и громко ругающиеся грязноватые инвалиды, то она тяжело вздыхала  и говорила: «Один гармидер!»

И вот я и сказал Кирке вполголоса, чтобы тетя Дина не услышала: «Гармидер – это бардак! Понял? Тетя Клава дворник, мать Женьки Смирнова, всегда говорит, подметая наш двор: «Бардак, бардак и есть!» Получилось, однако, что первая половина фразы была сказана вполголоса, а вторая не очень-то, потому что у тети Клавы голос был ужасно громкий и его невозможно было передать иначе как во всю глотку, что я и сделал. Слово «бардак» прозвучало, как заклинание, и все вдруг затихло. Стали слышны горестные звуки, выжимаемые из скрипки–половинки нетвердой рукой моей сестрицы, а за дверью в коридоре бабушка спросила, все еще стоя на табуретке: «Вы что там по-турецки говорите?»  И тетю Дину  это бабушкино замечание как будто подхлестнуло: «Я вам покажу по-турецки, только налила ванну, хотела Кирюшку искупать, а он...» Слов не хватило, и тут я получил наконец от нее веником по спине – раз! Звук был, как большой кистью по барабану в джазе – Пышш! Было громко, чуть-чуть смешно, но не больно, хотя и обидно. «Все мое белье на полу!» - чуть побольнее - трах веником - Пышш! И тут до нее дошло, что Кира тоже принимал активное участие в безобразиях и для полной справедливости веник прогулялся и по Кирилловой спине: Пыш-пышшш! «Вот тебе и по-турецки, и по-русски!» А я подумал про себя: «А почему не по-белорусски?»

Я так подумал потому, что последний муж моей бабушки – а их у нее было несколько - был белорус, и его сын, отец Киры и Димы - тоже белорус, и родители тети Дины -  Кирины вторые бабушка и дедушка - тоже приехали из Белоруси. И вот у этой второй бабушки русский язык не был похож на русский язык моих родителей или нашей общей бабушки. Там встречались странные и непонятные слова типа каляный(пересохший) и дыван (ковер), или удивлявшие меня весьма произвольные ударения, которые передвигались внутри давно знакомых слов совершенно бесконтрольно.

Надо сказать, что хоть мне влетело и первому, я не без злорадства отметил, что справедливость восторжествовала и Кирюшкин хребет тоже отведал тети Дининого джазового веника.

- Мама, мы ничего, мы просто играли с лодочкой - пролепетал очень несчастный, побитый, весь мокрый и окончательно павший духом бывший губернатор гордой Картахены.

- Ах так,- еще больше разъярилась тетя Дина –больше вы мне лодочкой играть не будете!-  

И тогда произошло то, чего я уверен, никто из нас, включая тетю Дину, не ожидал. Она схватила лодочку, из которой на мокрый и грязный кафельный пол посыпались детали конструктора. За них мне впоследствие тоже попало. Папа стал мне показывать как по-настоящему надо в него играть – не просто свинчивать, абы как, а по схеме, чтобы выстроить самолет, но ничего не получилось, так как не доставало семи самых важных деталей для крыльев, сгинувших в помойке. Из лодочки,тем временем сыпались пластилиновые фигурки матросов и морской пехоты, которые не были прилеплены к сиденьям, и, конечно наш провиант  - печенье Мария – превратившиеся в бурую массу.

В тишине, нарушаемой только жалобными звуками терзаемой скрипки и хлюпаньем воды под ногами, тетя Дина отвернулась от нас на секунду, чем-то лязгнула (я в страхе подумал – зубами), и ее лицо осветилось адским красным светом. Она открыла печную дверцу -  и забросила нашу «Арабеллу», мою любимую лодочку внутрь, на горящие бешеными белыми, красными и синими огнями угли.

Лодочка, как мне показалось, всхлипнула, стала обмякать, теряя свои строгие пропорции, а потом издав тихий короткий вздох, вспыхнула, как ракета во время салюта -  и ее не стало.

 - Все! - сказала уже немного успокоившаяся тетя Дина – «Кончено, идите вон!»

Я был ошеломлен стремительностью катастрофы. Вспышка, в которой исчезла «Арабелла», стала первым в моей жизни взрывом, уничтожившим вместе с целлулоидной лодочкой целый мир приключений, без которых невозможно никакое детство. Тогда мне показалось и каждый раз, когда я это вспоминаю теперь, кажется, что меня ударило взрывной волной, хотя я конечно знаю, что никакой взрывной волны, да и самого взрыва не было, а была волна растерянности, страха и обиды...

С тех пор прошло очень много лет. Нет ванны, в которой происходило морское сражение – ее вынесли во время капитального ремонта во двор, и отчим Левки Мышкина, ругаясь и потея, со скрежетом оттащил ее в утиль, а потом четыре дня где-то пропадал вместе с утильщиком, про которого у нас спрашивала потом на языке жестов его глухонемая жена Зуля. Нет и самой квартиры – ее разменяли на две в разных районах. Нету даже и фонтана во дворе, на верху которого сидели три лягушки. Про фонтан известно, что его ликвидировали новые русские, чтобы ставить свои иномарки в нашем бывшем дворе. Герои этой истории выросли, многих  из них не стало, живые разъехались и живут, старея, в трех разных странах, включая Россию. Одному из них – мне, очень захотелось записать эту историю, и закончить ее тем, что я, как старый моряк в отставке, с грустью вспоминаю свою славную «Арабеллу», ее гибель, и все еще не могу понять, как можно сжигать корабли. 

От таких грустных мыслей голова у меня начала тяжелеть, все стало понемногу затихать, умолкать и вдруг щелкнул замок, дверь открылась и ... рассказ закончился.

 

 

                                                                                                Нью-Йорк, 2008-2020 г


Comments

No comments posted.
Loading...

Keywords
Archive
January February March April May June July August September October (1) November December
January February (2) March April May June July August September October November (2) December
January February March April May June July (2) August September October November December
January February March April May June July August September October November December
January February March April May June July August September October November December
January February March April May June July August September October November December
January February March April May June July (2) August September (1) October November December
January February March April May June July August September October November December
January February March April May June July August September (1) October November December
January February March April May June July August September October November December
January February March April May June July August September October November December